blog.iakovlev.org
  15.04.2018

Очерк древнегреческой философии


Философия в Древней Греции формируется в VI в. до н.э., когда прежние традиционно-мифологические представления античного общества обнаруживают свою недостаточность.
Античная мифология - это искусство, которое донесли до нас такие поэты, как Гомер.
Греческий миф возник в эпоху, когда еще не было жесткого отделения художественного вымысла именно как вымысла от реальной действительности: боги и духи предков, дриады и сильфиды, духи гор и ручьев — это не чистые вымыслы; просто вопрос об их реальности не встает: в них, пожалуй, и верят, даже исполняют обряды, приносят богам жертвы. В этом — эстетический характер языческой мифологии. Греческая религия — это политеизм, или многобожие; боги — антропоморфные существа, могучие и бессмертные, но власть их над миром не безгранична: сами боги, как и люди, подчиняются судьбе;, последняя есть слепая и грозная, неотвратимая сила, уклониться от которой не дано никому. Таким образом, греческие боги не отделены от людей непроходимой пропастью: они, как и люди, обуреваемы страстями, могут быть как доброжелательными, так и коварными, враждуют и ссорятся между собой, заключают союзы, влюбляются друг в друга и в смертных, плетут интриги, в которые нередко втягивают и людей. Греческий историк Геродот рассказывает, что всякое божество завистливо и непостоянно, оно стоит на страже обшего уровня и низвергает того, кто слишком возвысился над этим уровнем. Боги блюдут справедливость и стоят на страже всех принятых в обществе установлений.

В античной Греции философия формируется в тот период, когда смысл человеческой жизни, ее привычный строй и порядок оказываются под угрозой. И не только возникновение, но и расцвет философии обусловлен глубоким социальным кризисом, когда прежние ценности теряют свое значение и остро встает вопрос: как быть дальше?
Кризис мифологического сознания был вызван рядом причин. Главную роль здесь сыграло экономическое развитие Греции, экономический подъем IX-VI вв. до н.э.: расширение торговли и судоходства, возникновение и расширение греческих колоний, увеличение богатства и его перераспределение, рост народонаселения и прилив его в города. Некоторые исследователи считают, что по отношению к этому периоду можно говорить даже о демографическом взрыве, который, вероятно, был вызван усовершенствованием старых форм земледелия и ремесла благодаря выплавке железа, начавшейся около X в. до н.э. Использование железа в сельском хозяйстве содействовало повышению производительности труда.
В результате расширения торговли, мореходства, колонизации новых земель для греков расширился географический горизонт. Средиземное море стало известным до Гибралтара, куда достигали ионийские торговые суда, а тем самым гомеровское представление о вселенной обнаружило свою неадекватность. Но самым важным, пожалуй, было расширение связей и контактов с другими народами, открытие прежде незнакомых грекам обычаев, нравов и верований, которое естественно наводило на мысль об относительности, условности их собственных социальных и политических установлений. Эти факторы способствовали социальному расслоению и разрушению прежних форм жизни, порождали классовые антагонизмы и политическое напряжение, вели к кризису традиционного уклада и к утрате прочных нравственных ориентиров.

В традиционных обществах передача и усвоение знаний и умений происходит преимущественно «по вертикали», от отца к сыну. Не случайно сын, как правило, наследует ремесло отца, а вместе с ним — и секреты этого ремесла, и жизненно-бытовой уклад, и ценностные установки. Авторитет отца в семье — незыблемая основа традиционного уклада. Циркуляция знания от сословия к сословию, т.е. «по горизонтали», еще весьма незначительна. В соответствии с этим и сознание человека еше не вполне индивидуально: человек мыслит себя не столько как нечто самостоятельное, сколько в категориях своего сословия, своей соииальной обшности, затем — своего народа, своей религии. Социально-экономические изменения, происходившие в VII—VI вв. до н.э., вели к разрушению сложившихся форм связи между людьми и требовали от индивида выработки новой жизненной позиции. Философия и была одним из ответов на это требование. Она предлагала человеку новый тип самоопределения: не через привычку и традицию, а через собственный разум. Философ говорил своему ученику: не принимай все на веру, думай сам.

Спецификой греческой философии, особенно в начальный период ее развития, является стремление понять сущность природы, космоса, мира в целом. Первые греческие философы — Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, несколько позднее — пифагорейцы, Гераклит, Эмпедокл и другие — размышляют о происхождении мира, его строении, пытаются постигнуть его начала и причины. Не случайно их так и называли — «физиками», от греческого слова «фюсис» — природа. Направленность интереса ранних греческих мыслителей определялась в первую очередь характером древнегреческой мифологии, традиционных языческих верований и культов. А греческая мифология была религией природы, и одним из важнейших вопросов в ней был вопрос о происхождении мира. Существенное различие между мифологией и философией состояло, однако, в том, что миф повествовал, кто родил все сущее, а философ спрашивал, из чего оно произошло.
Ранние греческие философы ищут некое первоначало, фюсис, из которого все произошло: у Фалеса это — вода, у Анаксимена — воздух, у Гераклита — огонь, у Анаксимандра — «беспредельное», которое, судя по всему, мыслилось и как «стихия», и как некоторое первовещество.

Уже у первых «физиков» философия мыслится как наука о причинах и началах всего сущего. И хотя в качестве начала каждый из них предлагает свое, однако само требование восходить к началам и из них объяснять устройство космоса, человека, познания — это требование в основном сохраняется у большинства греческих мыслителей. В этом подходе сказалась специфика древнегреческой философии, ее интерес к проблемам онтологии. Ее центральный мотив — выяснить, что действительно есть, т.е. пребывает неизменным во всех своих изменчивых формах, а что только кажется существующим. Освобождение от метафоричности мышления, характерной для ранних натурфилософов, предполагало переход от знания, обремененного чувственными образами, к знанию, оперирующему понятиями. Этот переход осуществляется постепенно. Один из этапов здесь — учение пифагорейцев, последователей Пифагора, жившего во второй половине νΐ-ν в. до н.э.

Способность к абстрактному мышлению с его безграничными возможностями и внутренне присущей ему опасностью была особым свойством греков. Опасность заключается в искушении перейти на бег, до того как научишься ходить. Когда разум человека впервые открывает степень своих возможностей, это действует на него опьяняюще. Он склонен смотреть свысока на прозаичное накопление фактов и пытается выйти за рамки доступных эмпирических данных, вплоть до великих синтезов, которые в значительной мере являются его же собственными творениями. Древнейшим натурфилософам не приходило в голову проводить свою жизнь в терпеливом изучении, классификации и сопоставлении различных видов животных и растений; или в разработке экспериментальных методов, посредством которых они могли бы исследовать состав различных форм материи. Не с этого начинаются наука и философия. Они начались с того, что люди стали задавать всеобъемлющие вопросы и пытаться отвечать на них. Например, «каково происхождение всего существующего?», то есть из чего все возникло и из чего состоит сейчас? Состоит ли весь мир в конечном счете из одной субстанции или из многих?

Досократики

Сюда входит т.н. Милетская школа (от города Милет) и ее три представителя - Фалес, Анаксимандр и Анаксимен.
Во-первых, это была первая философская школа в Древней Греции. Ее значение сложно переоценить.
Во-вторых, на смену мифам пришел научный метод обьяснения существования мира, реальности и всей истории. Туман мифа, окутывавший начало мира и жизни, рассеялся. Вместо него мы находим удивительно успешную попытку распространить на прошлое, вплоть до самых истоков, действие привычных природных процессов, таких как например конденсация влаги. Формирование мира стало чисто естественным событием, из которого было исключено столкновение сверхъестественных сил.
В-третьих, милетские философы не принимали идею замысла как объяснение миропорядка. В качестве первопричины обнаружилась единственная возможная альтернатива: случайность или слепая, нерассуждающая необходимость. Силы природы действуют слепо, без какого-либо сознательного стремления к определенной цели, и от взаимодействия этих сил случайно возникает космос.

ФАЛЕС

Фалес является родоначальником Милетской философской школы. Началом греческой философии может служить 585-й год до н.э., когда произошло историческое солнечное затмение, которое якобы было предсказано Фалесом. У Фалеса была репутация умелого государственного деятеля. Фалес принес в Грецию геометрию, с которой познакомился во время своих путешествий в Египет, а затем развил ее самостоятельно. Ему приписываются следующие теоремы:
(1) круг делится пополам своим диаметром;
(2) углы у основания равнобедренного треугольника равны;
(3) если две прямые пересекаются, то противоположные углы равны;
(4) угол, вписанный в полукруг, — прямой;
(5) треугольник определяется по его основанию и углам, прилегающим к основанию.

Склонность обобщать, отбрасывать индивидуальное и случайное и выявлять всеобщее и постоянное, в своей крайней форме проявилась в утверждении, которое, по общему мнению, и позволяет Фалесу претендовать на славу основателя философии. Имеется в виду утверждение, что первоначало всего — вода. Вот что об этом говорит Аристотель в Метафизике:
Фалес — основатель такого рода философии — утверждал, что начало — вода (потому он и заявлял, что земля находится на воде); к этому предположению он, быть может, пришел, видя, что пища всех существ влажная и что само тепло возникает из влаги и ею живет (а то, из чего все возникает, — это и есть начало всего). Еще одной причиной его предположения было то, что семена всего по природе влажны, а начало природы влажного — вода.

Хотя термины «субстрат» и «элемент» не были известны милетцам, Аристотель использует другое слово, arche, чтобы описать их первичную субстанцию. Независимо от того, употребляли сами милетцы это слово в данном значении или нет, в их время оно было обычным и вполне доступным их пониманию в двух основных смыслах: а) отправная точка, или начало; б) порождающая причина. В этом смысле оно широко используется у Гомера, и когда в переводах Аристотеля его передают как (перво) начало, это вполне адекватно. По всей вероятности (хотя это и подвергают сомнению), младший современник Фалеса Анаксимандр уже использовал arche в смысле первичной субстанции . Этот удачный термин, как можно полагать, выражает в милетской мысли двойной смысл. Он означает, во-первых, изначальное состояние, из которого развивался многообразный мир, а во-вторых, неизменную основу его бытия, или, как назвал бы ее Аристотель, «субстрат». Все вещи когда-то были водой (если arche — вода), а для философа все вещи по-прежнему суть вода, поскольку, несмотря на изменения, которые она претерпевала, она остается той же самой субстанцией (arche, или physis, принципом или неизменным составом) на всем протяжении этих изменений, ибо на самом деле никакой другой нет.

Фалес в первую очередь утверждал, что мир представляет собой единую субстанцию. Чтобы быть arche мира, эта субстанция должна содержать в себе причину движения и изменения. Именно Фалес первым попытался объяснить разнообразие природы видоизменениями некоего принципа в самой природе.
Общей чертой раннегреческих космогонических представлений, которая объединяла их с ближневосточными и всеми остальными, было утверждение, что в начале все было перемешано в некую недифференцированную массу. Начальным актом в сотворении мира, происходило ли оно по велению творца или другими способами, было разделение, отделение элементов друг от друга.



АНАКСИМАНДР

Анаксимандр был младшим другом Фалеса. Он стал первым греком, опубликовавшим философский трактат. Его перу принадлежат такие сочинения, как «О природе», «Описание земли», «Неподвижные звезды», «Сфера» и еще несколько. Анаксимандр также составил географическую карту мира. Он сконструировал сферу, то есть некую небесную модель. Он изобрел, или ввел в употребление, солнечные часы с вертикальным указателем ( гномон ) и демонстрировал с их помощью «солнцестояния, часы, времена года и равноденствия».

Анаксимандр отверг идею, что вода или любой другой из видимых в мире природных элементов, признаваемых обыденным сознанием, может служить основой для всего остального. Вместо этого он располагает за всеми этими стихиями безымянную субстанцию, менее определенную по характеру, которую описывает как apeiron (от альфы привативной, обозначающей отсутствие, и peras = «предел», или «граница»). У Анаксимандра не было причины считать воду, землю, огонь или любой подобный известный, воспринимаемый чувствами феномен первичным по отношению к остальным. Изначальная материя вселенной должна быть чем-то более простым и элементарным, чем любая из этих стихий, каждая из которых является вторичным проявлением, или модификацией, этого изначального элемента, возникшей в результате процесса «выделения».

Анаксимандр отмечал, что естественная склонность каждого элемента — поглощать свою противоположность. Огонь и вода неизбежно должны находиться в конфликте. Когда они встречаются, то сражаются до тех пор, пока кто-то из них не победит. Либо огонь гаснет и не остается ничего, кроме воды, либо вода испаряется и огонь оставляет поле боя за собой. В мире как целом полная и окончательная победа никогда не достается той или иной из противоборствующих сил (тяжущихся сторон, как их представлял себе Анаксимандр): между ними всегда восстанавливается или поддерживается равновесие. Если один элемент получает преимущество в одном месте, другой теснит его где-то еще.

Начальная посылка милетцев заключается в том, что мир не просто состоит из единой материальной субстанции, но что разнообразие его теперешнего порядка не существовало извечно, но развилось из чего-то принципиально более простого в определенный момент времени. Этому первоначальному простому состоянию, или arche, Анаксимандр дает название «Безграничное», а процесс, посредством которого из него возникает существующее устройство мира, он описывает как «разделение». Эта бесконечность имеет несколько аспектов. Первый - бесконечный во времени. Второй - бесконечный в смысле количественном.

Замечательным вкладом Анаксимандра в космологическую теорию было то, что он отбросил идею, будто Земля нуждается в опоре. Представление, что Земля плавает по водам было унаследовано из мифологии и увековечено Фалесом, и когда Анаксимандр обратился к аргументу от «незаинтересованности», чтобы подкрепить взгляд, что Земля пребывает без опоры в центре сферической Вселенной и что небесные тела совершают полные круги под и над ней, это был огромный интеллектуальный шаг вперед. Он наилучшим образом показывает независимость мышления Анаксимандра, причем некоторым из его преемников прогресс казался слишком быстрым.



АНАКСИМЕН

Деятельность Анаксимена также пришлась на середину VI в. Младший современник Анаксимандра, он, возможно, был еще совсем юношей, когда в результате победы персидского царя Кира над лидийским царем Крезом в Ионии сменилась власть. Анаксимена описывают как друга, ученика и преемника Анаксимандра. Аристотель в «Физике» делит натурфилософов предшествующих ему времен на две категории. Существуют те, кто считает, что субстанция, лежащая в основе вещей, которую они отождествляют с водой, воздухом, огнем или промежуточным телом, едина и порождает из себя все остальное посредством процесса разрежения и сгущения; и существуют те, кто полагает, что противоположности предсуществовали в едином начале, из которого они затем выделились. Анаксимен относится к первой категории.

Существует пункт, где достижения Анаксимена особенно способствовали прогрессу мысли. Благодаря Анаксимену слово аег впервые стало означать, в своем основном значении, невидимую субстанцию вокруг нас, которую мы и зовем сегодня воздухом. Вся современная физическая наука основана на тезисе, что физические явления — цвет, звук и что бы то ни было еще — можно выразить в форме математических уравнений, другими словами, что все различия в качестве сводимы к различиям в количестве и только в случае такого сведения могут считаться научно описанными. Объясняя все качественные различия материи различными степенями сгущения и разрежения единой первичной субстанции, Анаксимен сделал такое объяснение насущно необходимым.

Рациональным мотивом, который привел Анаксимена к выбору воздуха в качестве arche, было желание найти естественное объяснение большого разнообразия физических явлений, согласующееся с монистическим взглядом на реальность. Анаксимен считал, что увидел это объяснение в процессах сгуще­ ния и разрежения. Анаксимен предполагал, что первоначало и источник бытия (то есть для него воздух) извечно находится в движении, которое и делает возможными его изменения. Анаксимен, подобно Анаксимандру и Фалесу, не предлагал этому никакого объяснения. Аристотелю это упущение казалось непростительным. Материя представлялась одним, а движущая причина — другим, так что, если материя находится в движении, натурфилософ должен быть способен указать на некую отдельную действующую силу — отдельную если не физически, то хотя бы концептуально, — которой обязано движение. Но подобное различение принадлежит к более развитой стадии мысли, чем та, что была достигнута в VI в. В то время мыслители еще не осознавали противоположности между материей, с одной стороны, и силой, приводящей ее в движение, — с другой. В этом смысле arche Вселенной не была материей. Она понималась как вечная сущность, и в силу своей вечности, а также потому, что являлась arche всего остального, по необходимости должна была быть беспричинной, или служить причиной сама себе.



ПИФАГОР

У историков почему-то принято считать, что пифагорейская школа является самой загадочной в истории, тайна сия великая есть, и тайна эта до конца никогда не будет раскрыта. Пифагор был современником Анаксимена. Созданная им школа просуществовала более двух веков. Пифагор положил начало принципиально новой традиции в философии, резко отличающейся по своим целям и доктрине, равно как и по внешней организации, от всего встречающегося до этого. Темнота, окружающая пифагорейцев, вызвана тем внешним обстоятельством, что большинство ранних письменных источников исчезло.
Для Пифагора впервые в истории побудительным мотивом философии становится поиск образа жизни, который позволяет установить правильные отношения между философом и вселенной. Пифагор основал сообщество людей, давших обет воплощать его учение на практике. Пифагор требовал от желающих вступить в его братство хранить пятилетнее молчание в течение их послушничества.

У Платона есть всего лишь пара упоминаний о Пифагоре, хотя его влияние явственно ощущается во всем платонизме. Аристотель несколько раз критически упоминает о нем. Вот что писал Цицерон спустя уже много веков:
Леонт, правитель Флиунта. преклоняясь перед гением и красноречием Пифагора, спрашивает его о том, каково его искусство. Однако Пифагор отвечает, что он не мастер никакого искусства, но философ. Это слово показалось странным Леонту, и, чтобы объяснить, что оно значит, Пифагор использовал сравнение, которое стало знаменитым. Жизнь, сказал он, подобна Олимпийским играм, на которые люди съезжаются по трем причинам: одни участвуют в состязаниях за славу победителя, другие покупают и продают и третьи просто наблюдают. Так и в жизни, в которую мы входим ex alia vita et natura profecti , одни служат славе, другие деньгам, но лучший выбор сделали те немногие, кто проводит свое время в созерцании природы, как любители мудрости, то есть философы.

С достаточной достоверностью можно утверждать следующее:
Сам Пифагор учил о переселении душ и посмертном вознаграждении для праведных.
Пифагор был известен своим современникам как человек необыкновенной учености и неутолимой жажды исследования, и в его учении приобретение знания было связано с переселением душ.
Уже в V в. до н.э. личность Пифагора, благодаря почитанию со стороны последователей, приобрела легендарные черты. Его считали кем-то большим, нежели обычный человек, и приписывали ему дар чудотворца.
Пифагорейцы образовали собственное общество и практиковали, как представлялось их современникам, особый и необычный образ жизни.
Мы узнаем у Платона, что пифагорейцы были признанными знатоками астрономии, гармоники и арифметики. Пифагорейцы считали все эти науки тесно связанными, потому что, с их точки зрения, ключ к пониманию и движений звезд, и звуков октавы лежит в установлении числовых отношений. Эта точка зрения состоит в том, что физические объекты, движущиеся с такой скоростью, как небесные тела, непременно производят звук; что интервалы между различными планетами и сферой неподвижных звезд соответствуют математически интервалам между нотами октавы и потому звук, который они производят, определенно носит музыкальный характер.

Что может вызвать удивление, так это узость области, которую охватывает вышесказанное. За исключением весьма общих замечаний Платона в одном-единственном пассаже, мы не находим упоминаний открытий, сделанных пифагорейцами в математике и музыке. На знаменитую доктрину «вещи суть числа» до Аристотеля нет даже намека. Аристотель видимо вообще не решался писать о Пифагоре, предпочитая говорить о пифагорейцах в целом, потому что Пифагор уже превратился в легенду и критический ум Аристотеля не мог с достоверностью установить, восходит ли та или иная доктрина к самому Учителю. Хотя темам, которые рассматривал Аристотель в его сохранившихся трактатах, отвечали - только ! - пифагорейские математика и философия.

Время жизни Пифагора точно установить невозможно, но, если верно утверждение Аристоксена, что Пифагору было сорок лет, когда он, спасаясь от тирании Поликрата, покинул Самос, то родился он около 570 г. до н. э. или несколькими годами раньше. Не желая жить в условиях тирании, Пифагор переселился в Кротон, ведущую ахейскую колонию в Южной Италии. Прибыв в Кротон с уже сложившейся репутацией, Пифагор сразу же занял в городе влиятельное положение и основал там свою школу. С тех пор имя Пифагора неразрывно связывается не с ионийской, восточной, но с италийской, западной, школой мысли, основоположником которой он и стал. Когда Пифагор, за плечами которого было уже много путешествий, прибыл в Кротон, то произвел огромное впечатление на его жителей и настолько покорил своим красноречием собравшихся в совете старейшин, что они предложили ему выступать также перед юношами, детьми и женщинами. В маленьком обществе города-государства VI в. ни один выдающийся мыслитель не мог избежать участия в общественных делах. Побудительным мотивом Пифагора в его продвижении к власти (как и у Конфуция, почти современника Пифагора) было не личное честолюбие, а жажда реформировать общество согласно собственным этическим представлениям. Пифагор дал италийцам конституцию и, через своих последователей, правил государством так хорошо, что оно заслужило название «аристократия» (власть лучших) в буквальном смысле.

Не следует упускать из внимания вероятность того, что Пифагор ввел и разработал особую систему чеканки монеты, и деньги, выпущенные таким образом, были самыми ранними из тех, что использовались в Кротоне и соседних городах Южной Италии, находившихся под его влиянием. Эта чеканка вызывает восхищение у нумизматов сочетанием замечательного и сложного способа изготовления и необычайной красоты дизайна. Как сын гравера, Пифагор сам был мастером прикладного искусства, а его гениальность не вызывает сомнения.

Доминирующее влияние Пифагора и его последователей продолжалось непрерывно на протяжении почти двадцати лет, в течение которых Кротон распространил свое влияние на соседние города, и во многих из них ведущие позиции заняли представители пифагорейского братства. В конце этого периода кротонец по имени Килон подстрекнул народ на мятеж. Во время переворота Килона ряд ведущих пифагорейцев были собраны в одном месте и убиты. Именно это послужило сигналом к вспышке антипифагорейских мятежей и в других городах, из-за чего Пифагору, изгнанному из Кротона, трудно было найти пристанище. Он покинул Кротон и вскоре умер в изгнании. Жизнь пифагорейских сообществ не была мирной и стабильной и что со второй половины V в. они существовали в виде маленьких разрозненных групп, разбросанных по Южной Италии и Греции. Пифагорейцы, погибшие во время антипифагорейских мятежей, унесли в могилу свое знание, ибо оно держалось в тайне — раскрывали только те его части, которые не несли в себе большого смысла для окружающих.

Для Пифагора и его последователей философия должна была служить прежде всего основой образа жизни, и более того, пути к вечному спасению. Для пифагорейцев самой важной частью философии была та, которая учила о человеке, природе человеческой души и ее отношениях с другими формами жизни и со всей вселенной. Что он говорил своим ученикам, никто не может сказать наверное, ибо молчание соблюдалось у них с исключительной строгостью. Однако наибольшую известность среди всех получили следующие положения: во-первых, что душа, по его словам, бессмертна, во-вторых, что она переселяется в другие виды животных, кроме того, что все, что некогда произошло, через определенные периоды времени происходит снова, а нового нет абсолютно ничего, и что все живые существа следует считать родственными друг другу . Очевидно, первым, кто принес эти учения в Элладу, был Пифагор.

Для Пифагора душа была бессмертна, а это означало много больше, чем простое выживание. У Гомера psyche тоже сохранялась после смерти, но это не приносило утешения его героям. Psyche сама по себе была не более чем тусклым подобием человека, лишенным силы и разума, которыми она была обязана своей связи с телом. Ее сравнивали с тенью, призраком, сновидением, дымом, стрекочущей летучей мышью. Это было естественным убеждением людей героической эпохи, для которых ценность жизни равнялась физической сноровке в бою, на пиру и в любви. Подлинным «я» было тело. Смерть означала разделение с телом, а потому с жизнью в любом смысле, в каком эти могучие бойцы могли ее ценить. Более того, говорить о человеческой душе как о бессмертной было богохульством. Бессмертны только боги, и они чрезвычайно ревниво оберегают свое бессмертие. Человек, заявляющий о своем бессмертии, навлекает на себя беду, ибо это равнозначно тому, чтобы пойти против Зевса и олимпийцев.

В Греции существовал т.н. элевсинский мистериальный культ, некогда малоизвестный, а позже ставший знаменитым на весь греческий мир, когда город Элевсин был подчинен Афинами (возможно, к концу VII в.), и отправление культа попало под афинское покровительство. Отправители элевсинского культа верили, что люди, пройдя посвящение в их мистерии, смогут действительно войти в семью богов и, благодаря такому усыновлению, обеспечить себе не просто жизнь после смерти — которая, в некотором смысле, как мы видели, гарантировалась каждому, — но намного лучший и более счастливый удел в потустороннем мире. Самым главным в элевсинском культе было посвящение. Участники мистерий возвращались домой и жили обычной жизнью, уверенные в знании, полученном путем визуального откровения, которое было высшей точкой мистических ритуалов. Бессмертия можно достигнуть только энергичными усилиями на протяжении всей жизни. Посвящение являлось главной частью этого процесса, но обряды надлежало периодически проходить вновь, и в целом вести особый образ жизни, с соблюдением ритуальных запретов, важнейшим из которых, как и у пифагорейцев, было воздержание от мяса. Пифагорейцы не были обособлены от распространенных верований своего времени. Осознать существование и взаимодействие двух великих течений философской традиции, ионийского и италийского, исключительно важно для того, чтобы понять досократовскую философию; но не менее важно осознать, что оба они выражали в рамках своих сфер влияния нечто более широкое — две противоположные тенденции греческого ума, конфликт и взаимодействие которых составляет важнейший и завораживающий аспект изучения древнегреческой жизни.

Доктрина, согласно которой вся жизнь однородна , учила пифагорейцев, что лучшее, что в них есть, тождественно с чем-то высшим. Это давало людям цель в жизни, а именно усовершенствовать душу, сбросить оковы тела и воссоединиться со всеобщей душой, частью которой их индивидуальные души, по сути, были. Пока душа обречена находиться в колесе перерождений, она остается нечистой. Если человек ведет жизнь наиболее возвышенного и одухотворенного типа, то может в конце концов полностью сбросить тело, освободиться от колеса перерождений и достичь окончательного блаженства, растворившись во всеобщей, вечной и божественной душе, с которой его собственная душа едина по природе.

Пифагор ввел и сделал привычным новое значение слов philosophos и philosophia. История, рассказанная Гераклидом Понтийским превращает Пифагора в изобретателя этих слов. Вот как передает эту историю Диоген: «Философию философией [любомудрием], а себя философом [любомудром] впервые стал называть Пифагор, когда спорил в Сикионе с Леонтом, тираном Сикиона или Флиунта (как пишет Гераклид Понтийский в книге „О бездыханной женщине"); мудрецом же, по его словам, может быть только бог, а не человек». Для Пифагора очищение и спасение души зависели не только от посвящения и ритуальной чистоты, как в мистериальных культах, но и от philosophia; и это слово означало тогда, как и сейчас, использование разума и наблюдений, для того чтобы достичь понимания.
1. Мир есть kosmos, который объединяет понятия порядка, упорядоченности, или структурного совершенства, с идеей красоты;
2. Все элементы природы состоят в тесном родстве, поэтому душа человека неразрывно связана с живой и божественной вселенной;
3. Подобное познается подобным, то есть чем лучше человек познает нечто, тем больше уподобляется ему.
4. Стремиться через философию лучше узнать строение божественного kosmos — значит сознавать и развивать божественное начало в себе.

Пифагорейцы брали предел - peras - и беспредельное - apeiron - у самых истоков вещей как два противоположных начала, из которых развился мир; peras пифагорейцы рассматривали как благо, a apeiron — как зло. Аристотель в «Никомаховой этике» говорит: «Зло — свойство безграничного, как образно выражались пифагорейцы, а добро — ограниченного». Поскольку мир живой и божественный, он благ. Он может обладать всеми и каждым из вышеназванных качеств лишь потому, что ограничен и демонстрирует порядок в отношениях своих составных частей. Полная и разумная жизнь зависит от организации. Могут быть небольшие отклонения от установленного хода вещей, но главные космические события несут на себе печать неизменного порядка. Восход и закат, лето, зима и промежуточные времена года идут друг за другом в неизменной последовательности. Совершенным примером этой вечной упорядоченности для греков было вращение звезд, которые показывали вечное и строго круговое движение.

Отношение пифагорейцев к математике принципиально отличалось от подхода современных математиков. Для пифагорейцев числа обладали мистическим значением, независимой реальностью. Число отвечало за «гармонию», божественное начало, которое управляло всей системой мироздания. Числа не только объясняли физический мир, но также символизировали нравственные качества и другие абстракции. Побудительной причиной для изучения kosmos является стремление привести наши собственные «я» в тесное согласие с его законами. Какова природа космоса и на каких принципах он построен? Ответ заключается в следствиях доктрины, которую так часто приписывал пифагорейцам Аристотель, что «сами вещи суть числа», или что вещи «подражают»/«уподобляются» числам, или что «пифагорейцы предположили, что элементы чисел суть элементы всего существующего и что все небо есть harmonia и число».

Среди ученых установилось общее согласие, что числовое объяснение Вселенной было обобщением знаменитого открытия, которое сделал сам Пифагор. Можно считать бесспорным, что Пифагор сам открыл числовые отношения, которые определяют созвучные интервалы гаммы. Пифагор, как говорит Ксенократ, открыл, что и интервалы в музыке возникают не без участия числа, ибо они есть сравнение одного количества с другим. Соответственно, он рассмотрел, при каких условиях возникают созвучные и несозвучные интервалы и вообще все гармоническое и негармоническое. Три интервала — октава, кварта и квинта — считались основными, рассматривались как элементы, из которых выстраивается любая музыкальная гамма или композиция. Пифагору приписывали осознание того, что эта базовая структура зависела от постоянных числовых отношений 2:1 (октава), 3:2 (квинта), 4:3 (кварта). Открытие Пифагора, что основные интервалы греческой музыки могут быть представлены отношениями 2:1, 3:2 и 4:3, создает впечатление, что kosmos — порядок и красота — наложился на хаотический ряд звуков посредством первых четырех целых чисел — 1, 2, 3 и 4. Их сумма составляла 10, что служило замечательным подтверждением, если не подлинной основой пифагорейского убеждения, что число десять «есть нечто совершенное и охватывает всю природу чисел». Это число пифагорейцы изображали графически в виде фигуры, известной как тетрактида, которая стала их священным символом.

У Аристотеля в Метафизике есть следующие пассажи: Они говорят, что сами вещи суть числа. Пифагорейцы, видя, что многие свойства чисел присущи чувственным телам, признали вещи числами, но не обособленными; по их мнению, вещи состоят из чисел. Почему? Потому что свойства чисел присущи музыкальной гармонии, небу и многому другому. Пифагорейцы говорят, что вещи существуют посредством подражания числам. Поскольку, как им казалось, все остальные вещи уподобляются числам по всей совокупности своих характерных свойств и числа первичны по отношению ко всей природе, то они стали полагать, что элементы чисел суть элементы всех вещей и что вся Вселенная — гармония и число.

Изучая досократиков, нам часто приходится испытывать чувство, что они жили в другом интеллектуальном мире, нежели привычный для нас. Когда же мы переходим к Аристотелю, то находим, что направление его мысли было намного ближе к таковому у большинства из нас сегодня. В основе мировоззрения Аристотеля лежит то, что мы все еще считаем здравым смыслом. Если между нами и досократиками существует интеллектуальный барьер, то Аристотель, хотя сам является греком и почти современником досократиков, находится уже по нашу сторону упомянутого барьера. Поскольку у нас нет того, кто чувствовал бы себя как дома в обоих мирах, Аристотель оказывается, возможно, самым благожелательным источником, на которого только можно надеяться. Он находит философов-досократиков малопонятными и вызывающими раздражение, а иногда он не в силах понять их. Точно так же воспринимаем досократиков и мы, и по удивительно сходным причинам.

Из Аристотеля мы знаем, что, согласно пифагорейцам, процесс возникновения включал в себя две стадии: появление чисел из определенных первоэлементов и образование «вещей» из чисел. На самом деле этих стадий три: возникновение чисел из предела и беспредельного, нечетного и четного; геометрических фигур из числа; и физических объектов из геометрических тел.
Первая стадия: порождение чисел из их элементов: первоначала пифагорейцев. Элементы чисел суть прежде всего ограниченное и неограниченное, а уже потом — четное, нечетное и единица. В этой системе единица рассматривалась как отправная точка числового ряда, но сама не принадлежащая к нему, потому что всякое реальное число должно быть или четным или нечетным, а единица, что весьма любопытно, считалась сочетающей в себе и четность, и нечетность. Причина, по которой единица занимает в греческой мысли такое особое место, несомненно, заключается в том, что древние греки не знали нуля. Соответственно, на единицу — точку — была возложена двойная функция: «Она была одновременно одномерной единицей геометрического построения и не имеющей размера точкой соприкосновения двух се­ чений».

Аристотель приводит систему базовых пифагоровских категорий-противоположностей:
предел - беспредельное
нечетное - четное
единое - многое
право - лево
мужское - женское
покоящееся - движущееся
прямое - кривое
свет - тьма
хорошее - дурное
квадратное - прямоугольное

Вторая стадия: возникновение геомрических фигур из чисел. В своем пересказе «Пифагорейских записок» Александр Полигистор описывает весь процесс порождения, говоря, что из монады в сочетании с беспредельным возникают числа, из чисел точки, из точек линии, из линий плоские фигуры, из плоских фигур тела; и наконец, из трехмерных тел создаются чувственно воспринимаемые тела. Согласно Аристотелю, у пифагорейцев была смутная идея, что вещи следует определять с точки зрения их сущности, формы или структуры, а не материала, в котором они воплощены: статую подобает описывать с точки зрения не бронзы или камня, но ее замысла и того, что она представляет. Для пифагорейцев протяженность, или пространство, было материей геометрических фигур, а форма могла быть выражена только на языке чисел. Если сделать скидку на увлеченность Аристотеля его собственной схемой причинности, это означает, что для пифагорейцев пространство, или протяженность, по сути, принадлежали к царству беспредельного, а предел налагался на него, когда пространство размечали в соответствии с геометрическим, то есть числовым, принципом.

Третья стадия: порождение физичких тел из геометрических фигур (космогония). «...Геометрические тела, а из них происходят чувственные тела», — говорят пифагорейские записки. Сами геометрические тела представлялись созданными из чисел, и потому, как отмечает Аристотель, пифагорейцы в отличие от платоников не воспринимали число как «обособленное от вещей; напротив, они утверждают, что из него состоят чувственные субстанции. Всю Вселенную они конструируют из чисел, но только не монадических; напротив, они полагают, что единицы обладают величиной...». Пифагорейцы принимают пять объемных фигур, которые называют также математическими: из куба возникла земля, из пирамиды — огонь, из октаэдра — воздух, из икосаэдра — вода, из додекаэдра — сфера вселенной. В "Послезаконии", которое приписывают Платону, написано: итак, есть пять тел: огонь, вода, воздух, земля и эфир. Эфир - это божественная субстанция, из которой состоят звезды.

Для пифагорейцев основное различие между разными видами тела заключалось в harmonia или logos, в которых элементы были смешаны. Сами элементы были собраны из математически определяемых фигур, и потому «вся Вселенная есть harmonia и число». Именно так был составлен предел. Его создает kosmos, и потому он представляет собой благо, но до тех пор пока элементы не смешаны в правильном математическом соотношении, нам приходится иметь дело с остатками хаоса, зла, уродства, болезни и т. п. Лучшее дошедшее до нас изложение этого мировоззрения мож­ но найти в платоновском «Тимее».

Пифагорейцы, по всей вероятности, считали, что, однажды появившись, космос существует вечно. Вот фраза: «А если поверить пифагорейцам, что-де повторится снова то же самое нумерически, то и я буду рассказывать вам с палочкой в руках, и вы будете сидеть вот так, и все остальное будет точно таким же, и в таком случае логично считать, что повторится то же самое время». Порфирий также, в кратком перечне догм, которые, по его мнению, можно с уверенностью возводить к самому Пифагору , называет убеждение, что «прошлые события периодически повторяются, и ничто не ново в абсолютном смысле».

Самой примечательной чертой пифагорейской космологии, как о ней свидетельствует Аристотель, является то, что она удаляет Землю из центра Вселенной и делает ее планетой, вращающейся вокруг центра, подобно другим. Эта идея не имела параллелей в доплатоновской мысли и требовала смелого полета научного воображения, который оказался не по силам самому Платону. Пифагорейцы считали, что центр всего мироздания занят «огнем», которого мы не видим, потому что сторона Земли, на которой мы живем, скрыта от него. Та же система включает в себя, помимо Солнца, Луны и других известных планет, Противоземлю, невидимую для нас по той же причине и придуманную пифагорейцами для того, чтобы обьяснить лунные затмения. Космология пифагорейцев включает в себя их необычную теорию «гармонии сфер», которая столь пленяла воображение позднейших поколений как в античности, так и в эпоху Возрождения, в том числе — английских писателей елизаветинских времен. Сама идея чрезвычайно важна, так как представляет собой, возможно, самый выдающийся пример попытки пифагорейцев объяснить весь огромный космический план отсылкой к основополагающему открытию основателя: законы математики и музыки имеют всепроникающее влияние и тесно связаны между собой. Согласие Платона с этой теорией было настолько полным, что он включил музыку звезд в собственный миф в конце «Государства».


Гераклит

Гераклит «был в расцвете», то есть достиг сорокалетнего возраста, около 500 г. - 69 Олимпиада = 503-500. Философский труд Гераклита был завершен, возможно, к 480 г., когда Гераклиту должно было быть около шестидесяти. Гераклита можно описать как аристократа, принадлежавшег к самому знатному и древнему роду, чья гордость была настолько велика, что он не находил ничего ценного в привилегиях, пожалованных ему его собственным народом. Идем равенства вызывали в нем ярость. Политические взгляды Гераклита, очевидно, были прямо противоположны демократическим.

Все античные авторы, писавшие о нем, упоминают подчеркнутую неясность его стиля. Ему доставляли радость парадоксы и изолированные афоризмы, выраженные в метафорических или символических понятиях. Когда Еврипид спросил Сократа, что он думает о книге Гераклита, тот ответил: «Что я понял - прекрасно, чего не понял, наверное, тоже; только, право, для такой книги нужно быть делосским ныряльщиком». Другая причина неясности стиля Гераклита состоит в том, что само содержание его мысли по своей тонкости превосходило таковое у его современников, так что возможности языка того времени оказывались недостаточны. Иногда символ и парадокс оказывались его единственными средствами. Суть претензий Гераклита ко всем людям одна и та же. Люди неспособны разглядеть внутренний смысл и своего собственного естества, и окружающей действительности. «Многие» сознают все это посредством чувств, но не могут истолковать. «Глаза и уши — дурные свидетели для людей, если души у них варварские». Философы и поэты хуже, ибо они накопили много знания, но все равно лишены понимания вещей.

Гераклит проповедовал свое послание, которое считал вечной истиной, с вершины башни добровольной изоляции. «Он не был ничьим слушателем, — пишет Диоген, — а заявлял, что сам себя исследовал и сам от себя научился». Гераклит резко протестовал против Пифагора за многознание последнего. В чем состоял метод самого Гераклита? Это была не historie, то есть не путешествие по всему известному миру, расспрашивание всевозможных людей и сбор фактического материала, и не исследование внешней природы — небесных тел, метеорологических явлений и т.д. Это была и не polymathie — ученость, которую можно было приобрести из изучения поэтов. Суть метода Гераклита выражена в его коротком высказывании: «Я исследовал самого себя». Человек с подобным мировоззрением не внес большого вклада в то, что мы назвали бы наукой, и его выводы больше основаны на интуиции, чем на наблюдении и анализе данных. Позднейшие философы научного направления — такие как Анаксагор, Диоген из Аполлонии и атомисты — игнорировали Гераклита, и воздействие его мысли начинает ощущаться только у более глубокого мыслителя с сильной религиозной составляющей — Платона.

Гераклит верил в Логос. Самое начало его книги представляет собой торжественное утверждение истинности, или подлинного существования Логоса, который, по его словам, определяет ход и направленность всего, чему надлежит быть. В пятом веке слово logos означало нечто сказанное или написанное. Также это могло быть размышление, взвешивание «за» и «против» обычно представляемое греками в форме беседы с самим собой. Обладать логосом означает быть доказуемым, или обоснованным. Logos мог быть общим принципом или правилом. Logos мог быть разумом, т.е. тем, чем человек отличается от животных. Logos может означать «основание, причину». Из всех этих определений логоса следует, что слово и мысль неразделимы, и понятия, которые древние греки выражали с помощью одного и того же слова, были связаны в их умах сильнее, чем у людей, не обладающих словом столь же широкой применимости.

Книга Гераклита начинается следующим образом: Хотя этот вот Логос (то есть тот, который я буду описывать) существует (или является подлинным) вечно, люди неспособны понять его ни прежде, чем услышат его, ни услышав однажды. Ибо, хотя все совершается по этому Логосу, люди оказываются как будто незнающими всякий раз, когда они сталкиваются с такими словами и вещами, какие я излагаю, разделяя каждую вещь согласно ее природе и говоря, какова она. Не мне, но Логосу внимая, мудро признать, что все — едино».
Эти два фрагмента говорят нам, что Логос — это:
1. нечто, что мы слышим (в самом обыденном смысле)
2. то, что направляет все события, своего рода всеобщий закон становления,
3. нечто, существующее независимо от того, кто выражает его с помощью слов.

Логос — первая из непреходящих истин, которым Гераклит дает словесное выражение, но которые независимы от него. Логос — это субъект этой истины, Единое, которое есть все. Это Единое одновременно представляет собой божественное, разумное начало, которое окружает нас и придает космосу его упорядоченность, и пребывает внутри нас — именно ему мы обязаны тем разумом, которым обладаем. В нас оно смешано с низшими элементами. В то же время это начало есть огонь, горячий и сухой, а внутри нас его портит столкновение с сыростью и холодом.

Каждый человек — судья собственным ощущениям, ибо они принадлежат исключительно ему и не одинаковы у любых двух людей. Общий мир истины существует, но он достижим, только когда мы выходим за пределы индивидуальных и несвязанных ощущений и делаем из них выводы путем размышления или, скорее, даже интуиции. Поэтому понятно, что в одном настроении Гераклит может прославлять чувства (поскольку в нашем телесном состоянии они суть каналы, через которые мы в первую очередь и самым простым способом входим в контакт с Логосом), а в другом, будто противореча сам себе, подчеркивает их ограниченность или даже ругает их. В таком контексте размышлений он вполне мог сказать, что «зрение лжет».

Помимо Логоса основы Гераклитовой концепции мироздания содержатся в трех общих утверждениях.
1. Гармония — всегда плод противоположностей, поэтому основным фактом природного мира является вражда;
2. Все находится в непрерывном движении и изменении;
3. Мир есть живой и бессмертный огонь.

Гармония противоположностей Гераклита имеет совершенно другой смысл, нежели гармония Пифагора. Гераклит утверждал, что любая гармония между противоположными элементами всегда неизбежно подразумевает напряженность, или раздор между противоположностями, из которых она составлена. Эта напряженность неустранима. Мир и война не сменяют друг друга по порядку: в мире всегда существуют и мир, и война. Прекращение борьбы означало бы распад космоса. Гераклит свободно использует язык образов, и не удивительно, что его высказывания получают почти столько же толкований, сколько отдельные тексты Библии в проповедях, посвященных им. Нельзя не поразиться сходству между использованием парадоксов и иносказаний Гераклитом и Иисусом. Сравните гераклитовское выражения типа «Сберегший душу свою потеряет ее» и иисусовское «Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните?»
Доктрина «гармонии противоположностей» имеет три аспекта:
1. все состоит из противоположностей и потому подвержено внутреннему напряжению;
2. противоположности тождественны;
3. война является господствующей и творческой силой, нормальным и должным состоянием дел.

Аристотель утверждал, что платоновская доктрина неизменных форм была, среди прочего, следствием «гераклитовских воззрений, согласно которым все чувственно воспринимаемое постоянно течет, а знания о нем нет». Находясь под впечатлением от этого, но не желая признавать невозможность познания, Платон постулировал постоянную реальность за пределами физического мира. Обычно полагают, что эти воззрения принадлежали самому Гераклиту. Для Гераклита сущность мудрости заключалась в признании непрестанного движения, непрестанной борьбы и напряженных усилий в противоположных направлениях в качестве необходимых условий для сохранения физического миропорядка. Кажется вполне правильным описывать это, вместе с Платоном, как доктрину постоянного изменения физических вещей и иллюстрировать ее сравнением с рекой, в которую нельзя ступить дважды.


Демокрит

Демокрит родился предположительно в 460 г. до н. э. и дожил до глубокой старости. Своим любопытством и интересом к путешествиям он напоминает Геродота: существуют проверенные свитедельства о том, что Демокрит был в Египте, Персии, Вавилоне, учился у жрецов, магов, «халдеев». Эти путешествия помогли ему в изучении специальных дисциплин, таких как математика или астрономия, но его атомистическая теория возникла в результате осмысления философских вопросов, характерных для его эпохи именно в Греции. Демокриту были свойственны стойкость, сила духа, юмор, что можно заметить в его сохранившихся этических предписаниях. Он получил прозвище «смеющийся философ», ибо безумства человечества веселили его так же, как Гераклита заставляли плакать. Демокрит был энциклопедическим писателем: его сочинения по объему и разнообразию можно сравнить с наследием Аристотеля, но, к сожалению, их постигла другая судьба. Среди его сочинений есть трактаты по теории материи (physis), космологии, астрономии, географии, физиологии, медицине, эпистемологии, математике, магнетизму, ботанике, музыкальной теории, лингвистике, земледелию, изобразительному искусству и др. Цитаты из этих работ встречаются у многих более поздних авторов, но сами сочинения не сохранились.

Атомизм является последней и самой успешной попыткой спасти реальность физического мира от фатальных последствий логики элеатов посредством плюралистической теории. Признание существования пустоты привело к допущению существования множественности и движения. Этого было достаточно для построения теории космоса, состоящего из существующих элементарных частиц. Число атомов не только бесконечно, но они представляют собой бесконечное разнообразие форм. Они «бесконечны как числом, так и очертаниями». Само название «атом» отсылает к их существенной характеристике — неделимости. Демокрит был уверен (и был готов отстаивать свою точку зрения), что его атомы, будучи самыми малыми возможными частицами материи, являлись не только слишком маленькими, чтобы быть разделенными физически, но и были логически неделимы.

Материализм Левкиппа и Демокрита восстанавливал идею движения как естественного для материи и, следовательно, присущего ей все время. Движение является совершенно безжизненным и механическим. Оно происходит «само по себе» или «по необходимости» (понятия, о которых многое нужно будет сказать позже). Анаксагор, говорили атомисты, был неправ в предположении, что все вещи когда-то пребывали в состоянии покоя, а затем начали двигаться в особый момент времени; и если движение вечно, не стоит искать его причину. Демокрит не видел оснований предлагать положительную причину для движения атомов, за исключением того обстоятельства, что они свободны в бесконечной пустоте; он также не наделял атомы ни одним из тех видов движения, которое Аристотель называл «естественным». Движение следовало принять как внутренне присущее и вечное свойство материи, свободное от любых препятствий. Это было смешанное и нерегулярное движение во всех направлениях, и поскольку оно было вечным и лишенным начала, было бы справедливо утверждать и что столкновения и удары атомов определяют его направление, и что случайная природа движения вызывает столкновения. «Они двигаются в соответствии с тем, как они бьются друг об друга».

Сам Демокрит говорит: Существующее вечно движется в пустоте и миры бесконечны по числу и отличаются друг от друга по величине. В одних из них нет ни Солнца, ни Луны, в других — Солнце и Луна большие, чем у нас, в третьих — их не по одному, а несколько. Расстояния между мирами не одинаковые; кроме того, в одном месте миров больше, в другом — меньше. Одни миры увеличиваются, другие достигли полного расцвета, третьи уже уменьшаются. В одном месте миры возникают, в другом — идут на убыль. Уничтожаются же они, сталкиваясь друг с другом. Некоторые же из миров лишены животных, растений и какой бы то ни было влаги. Нельзя не восхищаться человеком, научное воображение которого вышло далеко за пределы ограниченного опыта своего времени, чтобы нарисовать эту картину бесконечного разнообразия космических систем, в некотором смысле заставляющую думать о современном космологическом знании.

Мир формируется следующим образом: Вечно существует бесконечное количество атомов различных форм, перемещающихся в бесконечном пространстве беспорядочным и бесцельным движением и поэтому на неопределенные расстояния. Туда, где большой интервал пространства оказывается пустым, не заполненным атомами, вливается огромное количество атомов и по неустановленной причине образуется круговой вихрь. Дело может быть просто в том, что при бесконечности пространства и бесконечности атомов и при том, что им необходима вечность, чтобы сблизиться, любой вариант движения должен быть следствием их соприкосновения где-нибудь и когда-нибудь. Только тогда, когда это движение принимает круговую форму, возникает космос. Хотя все атомы в пределах досягаемости вовлечены в общий вихрь, они все еще постоянно падают друг на друга и совершают все виды круговращений внутри него. Начинает действовать главный закон атомизма: подобное стремится к подобному и подобное воздействует на подобное. Этот закон, возникающий вследствие движения атомов и поэтому ограниченный сходствами по размеру и форме, может, как известно, действовать и в органическом и в неорганическом мире.

Необходимость была всемогущей для Левкиппа и Демокрита. Левкипп говорит: «Ничто не происходит случайно, но все по причине и по необходимости». «Демокрит, — говорит Аристотель, — игнорируя конечную причину, связывает все действия природы с необходимостью» . Происхождение, развитие и распад миров вызваны необходимостью, с которой уравниваются все бесчисленные столкновения и отскоки атомов друг от друга, в том числе и космический вихрь, в который они вовлечены. Случайность как причина физических явлений в атомизме упоминается только комментаторами и критиками. Теория причинной связи у Демокрита включала в себя следующие три пункта:
1. Каждое событие причинно обусловлено. Нет такого явления, как случайность, если термин используется в абсолютном или объективном смысле.
2. Понятие случайности может быть сохранено и может, при всей своей трудности для понимания, использоваться для обозначения причины, которая является для нас неясной и должна таковой оставаться.
3. Непостижимость такой причины заключается в том, что всегда, когда нас это касается, имеется бесконечно большое количество возможностей.

Демокрит учил, что жизнь поддерживается в наших телах дыханием. Крошечные, подвижные атомы души испытывают постоянное давление со стороны внешней атмосферы, которая вытесняет их из тела так же, как более маленькие и более гладкие атомы были вытеснены большими при формировании вселенной. Но сам воздух содержит «многие из тех частиц, которые Демокрит называет умом и душой. Следовательно, когда мы дышим, и воздух поступает внутрь, они попадают внутрь вместе с ним и делают давление безрезультатным, таким образом предотвращая рассеивание души внутри живого существа». «Смерть наступает, когда давление из окружающей среды одерживает верх, и живое существо становится неспособным дышать, воздух снаружи больше не может поступать внутрь и противодейство­ вать этому». «Смерть — отток атомов души от тела вследствие давления из окружающей среды». Индивидуальная душа распадается в момент смерти, а составляющие ее частицы рассеиваются по всей вселенной: «Демокрит и Эпикур говорят, что душа смертна, и погибает вместе с телом». Следовательно, ни один человек не должен становиться несчастным из-за страха перед мучениями и наказаниями после смерти.

«Душа и ум — это одно и то же» для Демокрита, а «истина — это то, что является». Демокрит — один из тех, кто утверждает, что мысль есть форма ощущения, а ощущение есть физическое явление, и поэтому то, что является чувствам, является и необходимо истинным. Мышление представляет собой точную параллель ощущению в том, что оно является результатом воздействия на атомы души со стороны внешних комплексов атомов; и оно изменяется в соответствии с состоянием мыслящего субъекта. Ум изменяется в зависимости от состояния тела, и особенно в зависимости от преобладания теплоты или холода. Все философы до Демокрита давали такое объяснение познания, в котором преобладали материалистические термины, но только теперь, когда атомисты пошли дальше, когда они сделали концепт материализма более ясным и определенным, проблемы объяснения мышления и познания становятся острее.

Демокриту приписывают следующие доктрины:
а) то, что является чувствам, истинно,
б) то, что является чувствам, следует отвергнуть,
в) чувственный феномен ведет к знанию опосредованно,
г) знание в целом невозможно,
д) полный скептицизм о возмож­ности знания необоснован.
Демокрит говорил: «Было во многих местах показано, что мы не постигаем, какова есть в действительности каждая вещь или какова она не есть». В сочинении же «Об идеях» он говорит: «Человек должен познавать на основании того правила, что он далек от действительности». «Также это рассуждение, очевидно, показывает, что в действительности мы ничего ни о чем не знаем, но у каждого мнение есть результат притекания [атомных образов»]. «Все-таки должно быть ясно, что трудно узнать в действительности, какова каждая вещь».

Сократ

О Сократе, его личности и учении накопилась огромная литература. И тем не менее в истории философии, возможно, нет фигуры более загадочной, чем Сократ. Дело в том, что Сократ не оставил письменного наследства. О его жизни и учении мы узнаем главным образом из сочинений его учеников и друзей (философа Платона, историка Ксенофонта). Для того, чтобы представить, кем по жизни был Сократ, нужно вернуться ко времени 5 века до н.э., Афинам. В Афинах того времени можно было увидеть человека, который целыми днями бродил по городу и вступал в беседу со всяким, кто попадался ему на пути. Его можно было встретить на рыночной площади, в мастерской оружейника. В то же время этот человек избегал выступлений в народном собрании, на суде, в других государственных учреждениях. Сократ привлекал внимание решительно всем: внешностью и образом жизни, деятельностью и учением. В отличие от платных учителей мудрости (софистов), щеголявших в пышных одеждах, он всегда был одет скромно и нередко ходил босиком. По представлениям греков, столь высоко ценивших телесную красоту и уверенных в своей красоте, Сократ был безобразен: невысокого роста, приземистый, с отвисшим животом, короткой шеей, большой лысой головой и огромным выпуклым лбом. Смягчить впечатление от его некрасивой внешности не могла даже полная достоинства походка. Достоверно известно, что Сократ был казнен в 399 г. до н. э., в возрасте 70 лет. Это значит, что он родился в 469 г. до н. э. или годом раньше.

Алкивиад в одном из диалогов Платона говорил о нем так: «Когда я слушаю Сократа, сердце у меня бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, а из глаз моих от его речей льются слезы; то же самое, как я вижу, происходит со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я находил, что они хорошо говорят, но ничего подобного не испытывал, душа у меня не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь. А этот Марсий приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось — нельзя больше жить так, как я живу». Да будет вам известно, что ему совершенно неважно, красив человек или нет, — вы даже не представляете себе, до какой степени это безразлично ему,— богат ли и обладает ли каким-нибудь другим преимуществом, которое превозносит толпа. Все эти ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами — ничто, но он этого не говорит, нет, он всю свою жизнь прикидывается наивным и разыгрывает людей».

По роду своей деятельности отец Сократа Софрониск был то ли квалифицированным каменотесом, специализировавшимся на обработке мрамора для скульптурных работ, то ли ничем не выделявшимся скульптором. Мать Сократа Фенарета была повивальной бабкой. Сократ имел такое же первоначальное образование, как и молодые афиняне его времени: он должен был получить «мусическое и гимнастическое воспитание». Под «мусическим» воспитанием подразумевалось не только общее музыкальное образование (умение играть на флейте и кифаре, пение и пляска), но и литературно-словесное— изучение языка (письмо и чтение), заучивание наизусть и комментирование текстов эпических, лирических и трагических поэтов (Гомера, Гесиода, Пиндара и др.). Особое место в греческой школе, которую дети начинали посещать с семи лет, занимала гимнастика. Гимнастика (бег, метание диска и дротика, борьба и т. п.) была предметом серьезных занятий с 12—13-летнего возраста, что диктовалось государственной необходимостью: гражданин полиса обязан был в любой момент выступить в поход и с оружием в руках защищать отечество. Сократ был сведущ в науках (в частности, в математике, астрономии и метеорологии). Науками о природе философ особенно увлекался в молодые годы.

При всей своей сдержанности и самообладании Сократ был, по-видимому, страстным человеком. Цицерон в «Тускуланских беседах» рассказывает такой эпизод. Некий физиономист Зопир, увидев Сократа (и судя, очевидно, по его толстым, чувственным губам), нашел в нем много признаков порочной и сладострастной натуры. Зная о сдержанности Сократа и об умеренном образе его жизни, все присутствующие стали смеяться над физиономистом, но Сократ вступился за него: он сказал, что свои вожделения он победил с помощью разума.

Сократу исполнилось 20 лет, когда полувековая борьба (500—449 гг. до н. э.) эллинов против персов, потребовавшая от афинян много сил и энергии, увенчалась полной победой. Эта победа привела к торжеству афинской демократии и подъему культуры, наивысший расцвет которой приходится на период правления Перикла (444— 429 гг. до н. э.). В «век Перикла» Афины достигли зенита своего внутреннего благосостояния и внешнего могущества. Они стали центром греческой демократии и греческой культуры. Сократу было 65 лет, когда Афины потерпели поражение в Пелопоннесской войне (431—404 гг. до н. э.) и утратили былую роль ведущей державы. Сократ явился свидетелем величия и падения Афин.

Сократ принимал участие в трех военных операциях в качестве гоплита, тяжеловооруженного пехотинца, и проявил себя мужественным и выносливым воином, не теряющим присутствия духа при отступлении войска и верным по отношению к боевым соратникам. За год до начала Пелопоннесской войны Сократ участвовал, как мы уже знаем, в осаде Потидеи, которая объявила о своем выходе из Афинского союза. В битве под Потидеей был ранен Алкивиад, и, если бы не Сократ, вынесший его с поля боя, он был бы взят в плен. Далее Алкивиад так описывает Сократа: «Начну с того, что выносливостью он превосходил не только меня, но и вообще всех. Когда мы оказывались отрезаны и поневоле, как это бывает в походах, голодали, никто не мог сравниться с ним выдержкой. Зато когда всего было вдоволь, он один бывал способен всем насладиться; до выпивки он не был охотник, но, уж когда его принуждали пить, оставлял всех позади, и, что самое удивительное, никто никогда не видел Сократа пьяным... Точно так же и зимний холод — а зимы там жестокие — он переносил удивительно стойко, и однажды, когда стояла страшная стужа и другие либо вообще не выходили наружу, либо выходили, напялив на себя невесть сколько одежды и обуви, обмотав ноги войлоком и овчинами, он выходил в такую погоду в обычном своем плаще и босиком шагал по льду легче, чем другие обувшись. И воины косо глядели на него, думая, что он глумится над ними... Как-то утром он о чем-то задумался и, погрузившись в свои мысли, застыл на месте, и, так как дело у него не шло на лад, он не прекращал своих поисков и все стоял и стоял. Наступил уже полдень, и люди, которым это бросалось в глаза, удивленно говорили друг другу, что Сократ с самого утра стоит на одном месте и о чем-то раздумывает. Наконец вечером, уже поужинав, некоторые ионийцы — дело было летом — вынесли свои подстилки на воздух, чтобы поспать в прохладе и заодно понаблюдать за Сократом, будет ли он стоять на том же месте и ночью. И оказалось, что он простоял там до рассвета и до восхода солнца, а потом, помолившись солнцу, ушел» (Платон.Пир,).

Афинская демократия, которая в период правления Перикла (444—429 гг. до н. э., исключая 430 г.) сочетала в себе автократию с демократией, при его преемниках приняла более радикальную форму, в результате чего полномочия народного собрания стали все более расширяться за счет компетенции Совета пятисот и суда присяжных, гелей. Распоряжаясь почти всеми сторонами государственной жизни посредством «псефизм» (постановлений), народное собрание в последней четверти V в. до н. э. стало пренебрегать законами, что привело к стиранию различия между постановлениями и собственно конституционными законами. В результате утраты этого различия, свидетельствовавшей о начале конца афинской демократии, начали распространяться представления, что народное собрание может делать все, что угодно. Между тем в пору расцвета афинской демократии народ ограничивал себя законом, признавал его господство над собой. Сократ был одним из тех, кто сознавал опасные последствия отхода от законов, и в частности замены их псефизмами. Он пытался бороться, хотя и безуспешно, против этой тенденции, наметившейся в конце V в. до н. э.

Хотя софистам и принадлежит приоритет в постановке антропологических проблем, главным объектом их интереса оставались все же риторика и диалектическое (полемическое) искусство. Они увлекались также многими другими областями знаний и выступали в качестве всесторонне осведомленных людей. В отличие от них Сократ концентрировал свое внимание на человеке и его поведении, считая эти проблемы важнейшими для философии. Это и дало возможность Цицерону говорить, что Сократ «спустил» философию с неба на землю. По свидетельству Ксенофонта, Сократ в первую очередь исследовал этические проблемы, касающиеся того, что «благочестиво и что нечестиво, что прекрасно и что безобразно, что справедливо и что несправедливо». Начавшийся в последней четверти V в. до н. э. острый кризис полисной системы и всей культурной жизни греков сопровождался распространением субъективистских и релятивистских учений софистов. Эти новые учения, будившие мысль и укреплявшие авторитет знаний и просвещения, наносили вместе с тем серьезный удар по правовым и политическим устоям общества, подрывали традиционные верования народа, его нравственные ориентиры и ценностные установки. В данных условиях Сократ видел средство укрепления общества, его духовных устоев не в ограждении традиций и заветов отцов от критики, от «посягательства» на них со стороны софистов и кого бы то ни было, а в познании «человеческих дел», в осмыслении внутреннего мира человека, в поиске «первоначала» его поступков и поведения.

Одним из отличительных признаков истинной философии и подлинного философа является, по Сократу, признание единства знания и добродетели. И не только признание, но также стремление к реализации этого единства в жизни. Сообразно с этим философия в понимании Сократа не сводится к чисто теоретической деятельности, но включает в себя также практическую деятельность — правильный образ действия, благие поступки, то, Сократ определил термином eupraxia (буквально— «благая деятельность»). Мудрость есть добродетель, т. е. знание о добре, которое включает в себя внутреннее переживание добра и потому побуждает к благим поступкам и удерживает от дурных.

Диалог как образ жизни и способ философствования был причиной литературного безмолвия Сократа, его сознательного отказа от письменных сочинений. Такой вывод находит подтверждение и в платоновском «Федре», где Сократ говорит, что письменное сочинение не только не может воспроизвести настоящего диалога и заменить его, но даже становится преградой на пути общения людей: ведь книгу не спросишь, как спрашиваешь живого человека, а если и спросишь, то она отвечает «одно и то же». Письменные сочинения, создавая иллюзию власти над памятью, прививают «забывчивость», так как в этом случае «будет лишена упражнения память». Поэтому тексты — средство не «для памяти, а для припоминания»; они предоставляют людям возможность «много знать понаслышке», повторяя то, что было сказано в чужих сочинениях. В сократовском диалоге каждый из собеседников выступает как равный. Сказанное в одинаковой степени относится и к тому случаю, когда один из участников диалога является учителем, а другой — учеником. Сам Сократ не был «учителем» в обычном смысле этого слова. В его диалоге в соответствии с его педагогическими воззрениями нет учителя, который «обучает», т. е. передает ученику определенную сумму знаний,«и нет ученика, который уносит в своей голове этот набор сведений, как в пустом «сосуде». В сократовском диалоге есть два лица, для которых истина и знания не даны в готовом виде, а представляют собой проблему и предполагают поиск. Это значит, что истина и знания не передаются, или, образно говоря, не переливаются из одной головы в другую, а раскрываются в сознании участников диалога. Искусство задавать вопросы Сократ рассматривал как средство, с помощью которого можно содействовать «рождению» истины в голове собеседника, помогать ему «разрешиться» от бремени мыслей, раскрывая его творческие способности. Это вопросно-ответное (диалектическое) искусство он сравнивал с повивальным искусством своей матери Фенареты и в шутку называл «майевтикой» (от греч. maieyomai — помогать при родах).

Термин «диалектика» происходит от слова dialegomai и означает «разговариваю», «беседую», «обсуждаю». Хотя греческие философы вкладывали разное содержание в слово «диалектика», или «диалектическое искусство», тем не менее оно мыслилось в единстве с диалогом и большей частью означало искусство ведения диалога, искусство спора и аргументации. Аристотель называет Зенона Элейского первым, кто «изобрел диалектику». И действительно, Зенон (ок. 490—430 гг. до н. э.) разработал метод опровержения противника путем выявления противоречий в его суждениях. Опровержение противоположного тезиса служило косвенным доказательством защищаемого тезиса. Оригинальность этого метода состояла в том, что, условно приняв тезис, подлежащий опровержению, Зенон выводил из него два взаимоисключающих следствия, делая тем самым этот тезис внутренне противоречивым, логически несостоятельным и теоретически неразрешимым. Зеноновский метод, впоследствии названный «приведением к нелепости» (reductio ad absurdum), был использован софистами и Сократом, но уже в диалоге, в вопросно-ответном ведении полемики, в словесной диалектике. Диалектика в понимании Сократа есть метод исследования понятий, способ установления точных определений. Определить какое-либо понятие для него значило раскрыть содержание этого понятия, найти то, что заключено в нем. Для установления точных определений Сократ разделял понятия на роды и виды, преследуя при этом не только теоретические, но и практические цели. По сообщению Ксенофонта, Сократ был убежден, что разумный человек, «разделяя в теории и на практике предметы по родам», сможет этим методом отличить добро от зла, выбрать добро и быть высоконравственным, счастливым и способным к диалектике. «Да и слово «диалектика»,— говорит Сократ у Ксенофонта,— произошло оттого, что люди, совещаясь в собраниях, разделяют предметы по родам. Поэтому надо стараться как можно лучше подготовиться к этому и усердно заняться этим: таким путем люди становятся в высшей степени нравственными, способными к власти и искусными в диалектике».

«Индукция» Сократа — это то же, что и его «определение», с той лишь разницей, что индукция устанавливает общее в частных добродетелях путем их анализа и сравнения, а определение, решая ту же задачу, разделяет, кроме того, понятия на роды и виды, выясняет их соотношения. При этом привлекает внимание техника ведения беседы, виртуозно отработанная Сократом, который то и дело ловит собеседника на противоречиях, а также тщательно продуманный набор примеров, позволяющий выявлять моменты сходства в одних случаях и черты различия в других. Сократовская индукция и есть определение добродетелей путем установления в единичных и частных поступках сходства и различий.

Ирония — отличительная черта диалектического метода Сократа, его способа ведения диалога. Философский смысл сократовской иронии состоит в том, что она не признает ничего окончательного, раз навсегда данного и неизменного. И если Сократ сомневался в своей мудрости и в мудрости других, то лишь потому, что был уверен: нет такой человеческой мудрости, которая могла бы стать окончательной. Ирония Сократа исключает всякий догматизм, она направлена против претензии на «всезнайство», непогрешимость и непререкаемость. В платоновском «Пире» Алкивиад, характеризуя личность Сократа, заявляет, что безобразная внешность этого силена обманчива, она иронична, т. е. заключает в себе смысл, обратный непосредственно воспринимаемому. Из слов Алкивиада следует, что ирония Сократа, его «наивные» вопросы и «невинное» поддразнивание были рассчитаны на то, чтобы вызвать смятение в душе собеседника, заставить его осознать свое незнание и задуматься над своей жизнью. Сократовская ирония вообще «амбивалентна», двуедина: с одной стороны, она связана с его «скептицизмом», с тезисом о знании им своего незнания, с другой — с его майевтикой, основанной на уверенности, что человек скрыто обладает правильным знанием (знанием «всеобщего»), и задача заключается в том, чтобы с помощью искусных вопросов и ответов извлечь из него это знание. Сократ, иронизируя, утверждает—возбуждает в собеседнике потребность в самопознании и самосовершенствовании.

«Познай самого себя» — это изречение, или формула мудрости, приписываемая одному из «семи мудрецов» (обычно Хилону или Фалесу), была начертана среди других аналогичных изречений и заповедей («Ничего слишком», «Заручился — разорился») на фронтоне Дельфийского храма. Знаменательно и то, что дельфийское изречение, известное до Сократа и после него, закрепилось за ним. И это не случайно: ни один из мыслителей античного мира, кроме Сократа, не сделал установку на самопознание основной частью своего учения и руководящим принципом всей своей деятельности. Сократовская установка на самопознание, то есть превращение проблемы человека и «человеческих дел» в главную проблему философии, ознаменовавшая собой новый этап в истории греческой теоретической мысли, сохранила свою остроту и стала весьма актуальной и в век научно-технической революции. Ксенофонтовский Сократ заявляет: «Кто знает себя, тот знает, что для него полезно, и ясно понимает, что он может и чего он не может. Занимаясь тем, что знает, он удовлетворяет свои нужды и живет счастливо, а не берясь за то, чего не знает, не делает ошибок и избегает несчастий. Благодаря этому он может определить ценность также и других людей и, пользуясь также ими, извлекает пользу и оберегает себя от несчастий». В дельфийское изречение Сократ вкладывал более широкое содержание и более глубокий смысл, чем это представлено у Ксенофонта. Самопознание в устах древнего философа означало прежде всего познание человеком своего внутреннего мира, осознание того, что осмысленная жизнь, духовное здоровье, гармония внутренних сил и внешней деятельности, удовлетворение от нравственного поведения составляют высшее благо, высшую ценность. С этой ценностью не сравнимы никакие знания, какими бы полезными они ни были.

Феноменальность Сократа состояла в крайне редко наблюдаемом соединении горячего сердца и холодного ума, обостренного чувства и трезвого мышления, фанатизма и терпимости — фанатической преданности идее, доходящей до полного подчинения ей своей жизни, и способности понимать чужие взгляды и воззрения. Сократ — это воплощение аналитического ума в соединении с пророческой вдохновенностью; это сплав критического мышления, свободного исследования с горячим энтузиазмом, граничащим с мистическим экстазом. Сократу преписывают существование внутреннего голоса - демона, как тогда его называли. По словам Ксенофонта, этот «божественный голос» (даймонион) давал Сократу указания относительно того, что ему следует делать и чего не следует Основываясь на этом «голосе», Сократ будто бы давал советы друзьям, которые всегда оправдывались. Таким образом, по Ксенофонту, Сократ предвидел будущее и признавал за собой дар пророчества. По-иному сообщает о даймонионе Сократа Платон. Он ничего не говорит ни о предсказаниях, ни о велениях божества, обращенных к Сократу, ни о каких-либо советах друзьям. У Платона сократовский даймонион — явление более сложное и редкое. «Началось у меня это с детства,— заявляет Сократ,— возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами» (Платон,Апология). То, что не удается Сократу выразить в словах и понятийных определениях, он улавливает как «божественный голос», звучащий в нем самом, исходящий из глубин его души, его разума и совести. «Божественное» в душе и есть, согласно Сократу, даймонион. По мысли древнего философа, «божественное» в человеке отвлекает от всего субъективного, произвольного и ложного, от всего эгоцентрического, преходящего и пошлого. Оно направляет на путь поиска всеобщего морального закона, сознательное и непринужденное подчинение которому является гарантией укрепления уз, связывающих человека с другими в личной и общественной жизни.

Вопрос о бессмертии (или смертности) души в учении Сократа остается спорным. Одни исследователи (Гатри, Галлей, Фогель) считают, что Сократ верил в личное бессмертие, другие (Властос, Лосев) полагают, что в вопросе о бессмертии души философ оставался скептиком. Главным доводом в пользу веры Сократа в бессмертие души служит то место из платоновского «Федона», где Критон, обращаясь к Сократу, спрашивал: «А как нам тебя похоронить?» (т. е. предать земле или сжечь?). «Как угодно,— отвечал Сократ,— если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас». Этот эпизод приписывают воображению Платона. Зато в «Апологии» Сократ, обращаясь к своим судьям, говорит, что было бы постыдным, чтобы он, подвергшийся по зову отечества смертельной опасности на поле боя, стал бы теперь из страха перед смертью не слушаться бога, обязавшего его жить, занимаясь философией и испытывая самого себя и других. «Ведь бояться смерти, афиняне,— это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают наверное, что она — величайшее из зол... Я, афиняне, этим, пожалуй, и отличаюсь от большинства людей, и если я кому и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, я так и считаю, что не знаю.»


Платон

Так же, как его учитель Сократ, Платон был коренной афинянин, и деятельность его, за исключением двенадцатилетней отлучки в города Африки, Сицилии и Южной Италии, протекла в Афинах. Сведения о жизни Платона скудны, неполны и противоречивы. Платон родился в знатной и богатой семье на острове Эгина, неподалеку от Афин. Со стороны отца, Аристона, род Платона восходит к последнему царю Аттики Кодру, со стороны матери, Периктионы,— к семье родственников знаменитого законодателя Солона. Философская деятельность Платона началась не очень рано. Есть предание, будто ей предшествовали занятия атлетикой и даже успешные выступления на истмийских состязаниях. Еще до вступления в число учеников Сократа Платон учился философии у Кратила. Это был последователь Гераклита, не остановившийся перед самыми крайними и парадоксальными выводами из его учения. С годом гибели Сократа (399) заканчивается первое пребывание философа ,в Афинах. Платону было в это время двадцать восемь лет. Он покидает родину и возвращается в Афины только через двенадцать лет. За это время Платон побывал в Египте, Кирене, Южной Италии и Сицилии.

Впечатления и сведения, вынесенные из пребывания в Египте, сыграли важную роль в формировании научных и политических воззрений Платона. Хотя Египет испытал в 525 г. до н.э. вторжение персов, социальный и политический строй государства не был поколеблен. По-видимому, особо сильным оказалось произведенное на Платона впечатление от бытовавших в Египте фиксированных форм разделения труда, а в области науки — от практиковавшихся там форм обучения арифметике. Наиболее длительным было пребывание Платона .в Гелиополе, центре египетской религии. Из Египта Платон прибыл на побережье африканской Кирены. Здесь он общался с видным греческим астрономом и сведущим в музыкальной акустике математиком Феодором. Затем последовал переезд Платона в Южную Италию, так называемую Великую Грецию. Здесь было много основанных греками городов. Большим успехом пользовалось учение пифагорейцев. Одной из задач Платона в его путешествии в Италию было ознакомление с этим учением. В это время центром деятельности пифагорейцев был Тарент. Крупнейшей умственной силой Тарента был тогда пифагореец Архит, государственный деятель, стратег и ученый: математик, физик, механик. За периодом пребывания в Южной Италии последовал переезд Платона в Сицилию. Власть в Сиракузах в то время принадлежала энергичному и властолюбивому тирану Дионисию. Благодаря энергии и целеустремленности он в течение 38 лет удерживал в своей .власти город-государство, в котором не утихало пламя классовой борьбы и борьбы партий. Тут Платон чуть было не был продан в рабство, но его спасли друзья.

В 387 г. до н. э., в сорокалетнем возрасте — в том самом, какой греки считали временем расцвета, или «акмэ» (acme), человека,— Платон вернулся в Афины. По прибытии он основал на краю Афин, в роще героя Академа свою школу, получившую название Академии. Вскоре вокруг Платона собрались ученики. Часть из них пришла в Академию для изучения наук, и прежде всего математики. Уже для принятия в школу требовались определенные математические знания. Математика была в Академии не только научной пропедевтикой, но и важным предметом научных исследований, проводившихся учеными школы. К школе Платона примкнули крупнейшие математики его века. Список их сообщает Прокл в своем «Каталоге». Самыми выдающимися из них были Архит из Тарента, Теэтет и Евдокс. Из них Архит первый ввел Платона в круг проблем математики. Он же познакомил Платона с философией пифагорейцев. Теэтет и Евдокс были учителями Платона в области математики, но они же были его учениками в философии. Все они были его друзьями. В конце IV в. до н. э. результаты математики, добытые ее развитием в школе Платона, были собраны в трудах Евклида, прежде всего в его «Началах».

Литературная деятельность Платона продолжалась в течение полувека. Платон — первый крупнейший философ древности, от которого до нашего времени дошли все (или почти все) философские сочинения. Исследователи выделяют несколько групп Платоновских диалогов. Самая ранняя из них группа так называемых сократических диалогов. В них Платон, находящийся еще под влиянием Сократа, исследует главным образом понятия этики. Таковы, например, «Евтифрон», «Хармид», «Лахет», «Менон». В более поздний период были написаны «Кратил», «Пир», «Федон» и первая книга «Государства». Еще позднее возникли остальные книги «Государства», «Федр», «Теэтет» и «Пармеиид». Наконец, к последнему периоду деятельности Платона относятся «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей», «Критий» и «Законы». В подлинности всех этих сочинений, т. е. в их действительной принадлежности Платону, вряд ли возможно сомневаться.

Идеализм есть философское учение, по которому истинное бытие вещей — мысль, идея, понятие. Особенно сильно действовал укоренению этого представления в новое время Гегель. Для Гегеля действительно суть бытия вещи и даже мира в целом есть «идея». Природа — лишь иная форма существования «идеи», ее «инобытие». Ни в VI , ни в V вв. до н. э. никому из греков даже не снилось, что можно предполагать, будто суть бытия — «идея» в гегелевском смысле этого термина. Правда, Парменид утверждал, что «одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит». Этот тезис Парменида был выражением мысли о недопустимости мыслить существование небытия. Больше того. Само бытие и небытие для Парменида вовсе не только категории отвлеченной мысли. «Бытие» — вещественное бытие, мир тел и телесных свойств. «Небытие»—отсутствие тел, или пустота. Существуют только тела, пустоты нет и быть не может. Вселенная — сплошной огромный телесный шар. В нем нет частей, нет отдельных вещей и нет пустоты, которая их отделяла бы друг от друга или вмещала в себя, как в пустом ящике.

Само слово «идея» было введено в греческую философию не Платоном. Слово это было использовано его старшим современником, материалистом Демокритом. Имеется сообщение, что «идеями» Демокрит называл свои телесные атомы, или материальные элементы вещей. Слово «идеи» (idеаi) означает у Демокрита то же, что слово «формы» (morphai) . «Атомы-идеи» значит: «атомы-формы». По смыслу слово «формы» близко здесь к слову «фигуры». И действительно атомы Демокрита отличаются друг от друга не по цвету, или температуре, или гладкости (шероховатости) и т. п., а по фигуре. Это формы-фигуры элементов бытия. По Демокриту, эти формы-фигуры не воспринимаемы с помощью чувств. Для этого они слишком малы. Они существуют не в макромире, а в микромире. Их нельзя видеть глазами, осязать пальцами, обонять ноздрями. Однако существование и свойства их вполне достоверны для нашего познания. В их существовании нас удостоверяют не чувства, а ум. Ведь ум проникает глубже того, что показывают нам в вещах чувства. Так применяет термин «идея» Демокрит. Для него «идеи» — формы, открывающиеся уму в вещах как элементы бытия этих вещей.

Принципиальную перемену в применение термина «идея» вносит Платон. У Платона слово «идея» и близкое к нему этимологически слово «вид» (еidos) также применяется для обозначения сущности предмета, .равно как и для обозначения «формы», «фигуры», «облика», «вида». У него, как и у Демокрита, «идея» (или «вид») есть форма, постигаемая не чувствами, а умом. У Демокрита атомы-идеи, или атомы-формы, недоступны чувствам только из-за слишком малой величины. У Платона идеи-формы, или идеи-виды, недоступны чувствам потому, что сама природа их отнюдь не та, что природа вещей чувственного мира. Демокритовские идеи-формы телесны, его атомы — тела. Платоновские идеи-формы бестелесны. Иначе говоря, воззрение Демокрита на формы — материализм, воззрение Платона — идеализм. «Формы» Платона — нечувственные формы, и сознание (или созерцание) этих форм принципиально иное, чем познание чувственных вещей.

Учение Платона есть идеализм, так как, согласно Платону, реально существует не чувственное явление предмета, но лишь его умопостигаемая, бестелесная, не воспринимаемая чувствами сущность. Идеализм существует в истории философии в двух формах; как идеализм субъективный и как идеализм объективный. Для субъективного идеализма реально только то, что является человеку в субъективных формах сознания. Субъективный идеализм антропологичен, он опирается на идеалистически истолкованные формы человеческого сознания. Его принцип хорошо выразил старший современник Сократа Протагор: «Человек есть мера всех вещей: существующих в том, что они существуют, несуществующих в том, что они не существуют» Для объективного идеалиста в основе всех явлений лежат сущности, бестелесные по своей природе, но существующие объективно, независимо от субъекта. Поскольку они бестелесны, учение это — идеализм. Учение Платона об «идеях» есть учение идеализма объективного. Нечувственная и «вместе объективная природа «идеи» четко характеризуется Платоном в диалоге «Филеб» (на примере идеи прекрасного). «Под красотой форм, — разъясняет в этом диалоге Платон, — я пытаюсь понимать не то, что хочет понимать под ней большинство, то есть красоту живых существ или картин; нет, я имею в виду прямое и круглое, в том числе, значит, поверхности, изготовляемые при помощи отвесов и угломеров,— постарайся хорошенько понять меня. В самом деле я называю это прекрасным не тем, что прекрасно по отношению к чему-либо, как это можно сказать о других вещах, но тем, что вечно прекрасно само по себе, по своей природе, и возбуждает некоторые особенные, свойственные только ему наслаждения, не имеющие ничего общего с удовольствием от щекотания».

Что представляет область платоновских «идей»: некое множество сущностей или их единство? И то и другое. Царство «идей» Платона не просто множество, или сумма, или набор сущностей. Это «упорядоченное» множество, или система. Не входя в подробности своего воззрения, Платон поясняет, что в системе «идей» имеются «идеи» высшие и низшие. Так, одной из высших в системе «идей» оказывается, по Платону, наряду с «идеей» истины идея «прекрасного». Но наивысшая, по Платону, «идея есть не идея истины и не идея прекрасного, а идея блага» «Благо, — читаем в одном месте «Государства»,— не есть сущность, но по достоинству и силе — стоит выше пределов сущности» . Оно доставляет познаваемым предметам «не только способность быть познаваемыми, но и способность существовать и получать от него сущность». Оно «непредполагаемое», «начало всяческих». Учение Платона об «идее» блага как о высшей «идее» чрезвычайно существенно для всей системы его мировоззрения. Оно сообщает философии Платона характер не просто объективного идеализма, но вместе с тем идеализма телеологического. Царство «идей»—царство целесообразности. Именно «идея» блага стягивает все множество идей в некоторое единство. Это единство цели. Порядок, господствующий в мире, есть порядок целесообразный: все направляется к благой цели. Всякое временное и относительное существование имееет целью некое объективное бытие; будучи целью , оно есть вместе с тем благо (agathon). Все вещи стремятся достигнуть блага, хотя — в качестве чувственных вещей — не способны его достигнуть. Так, для всех живых существ верховная цель — счастье. Но счастье состоит именно в обладании благом. Поэтому всякая душа стремится к благу и все делает ради блага. Но критерий всякого относительного блага — благо безусловное. Поэтому из всех учений философии наивысшее, по Платону,—учение об «идее» блага. Лишь при руководстве «идей» блага справедливое становится пригодным и полезным. «Без «идеи» блага все человеческие знания, даже наиболее полные, были бы совершенно бесполезны».

Философия Платона глубоко уходит своими корнями в почву предшествующей Платону греческой философии. Парменидовскую характеристику бытия, истинно сущего Платон перенес на свои «идеи». Это — их вечность, самотождественность, безотносительность, независимость от определений и условий пространства и времени, их целостность и единство. Гераклитовскую характеристику бытия Платон перенес на мир чувственных вещей. Это — их непрерывная изменчивость и подвижность, превращение в иное, относительность. Так как мир чувственных вещей занимает, по Платону, «серединное» положение между областью бытия и небытия, будучи порождением обеих этих областей, то он в какой-то мере соединяет в себе противоположности, он — единство противоположностей: бытия и небытия, тождественного и нетождественного, неизменного и изменчивого, неподвижного и движущегося, причастного к единству и множественного. Учение это указывает путь для последующего развития диалектики. Впоследствии Гегель повторит — на более высокой ступени — путь, пройденный Платоном, платонизмом и неоплатонизмом, и будет доказывать, что диалектика бытия и небытия («ничто») необходимо приводит к становлению, которое и есть единство противоположностей — «бытия» и «ничто».

Платоновское учение о познании тесно связано с его учением о душе. Платон видит в душе начало, посредствующее между миром нечувственных «идей» и миром чувственных вещей. Высшее целевое назначение души — постижение «идей». Поэтому природа души должна быть сродни природе «идей». Когда душа ведет исследование сама по себе и не встречает препятствий, она «направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно и неизменно» (Федон) . Пребывая в непрерывном соседстве и соприкосновении с постоянным и неизменным, она «и сама обнаруживает те же свойства». Это и есть то ее состояние, которое называют размышлением. Размышляя, душа «решительно и безусловно ближе к неизменному, чем к изменяющемуся». Она в высшей степени подобна «божественному, бессмертному, умопостигаемому, единообразному, неразложимому, постоянному и неизменному в самом себе». Та душа, которая в течение всей жизни человека умышленно избегала любой связи с телом, остерегалась его и сосредоточивалась в самой себе, постоянно в этом упражняясь, иными словами, посвящала себя истинной философии, — такая душа, говорит Платон, «уходит в подобное ей самой безвидное место, божественное, бессмертное, разумное и, достигши его, обретает блаженство... и — как говорят о посвященных в таинства — впредь навеки поселяется среди богов». В то же время, будучн самим движением, душа есть нечто вечно подвижное. Но именно поэтому она лишь в высшей степени подобна «идеям», но не полностью им тождественна. Она лишь «причастна» свободному от условий времени и не зависящему от изменений бытию. Одновременно она причастна также и становлению (genesis). Высшая природа души дана в сращении с чувственными склонностями, а эти склонности направлены на преходящее. В нашем мире душа напоминает морского полубога Главкона, сына Сизифа и Меропы. В этом Главконе, нынешнем обитателе моря, трудно узнать его истинную прежнюю природу. Из прежних частей его тела «одни переломались, другие стерлись и совершенно испорчены волнами, иные же приросли вновь, образовавшись из раковин, морских мхов и кремней,— до того, что его природа стала походить гораздо скорее на звериную, чем на прежнюю. Так созерцаем мы и душу, исполненную множеством зол» (Государство).

Развитие этой мысли о «серединном» положении души между миром чистого бытия и миром обусловленных телом страстей и желаний сложилось у Платона в учение о трояком составе души. Ученик Пифагора Арез Кротонский наметил учение, согласно которому душа человека состоит из трех частей. Части эти — ум, аффективное или страстное начало, и начало желания. В соответствии с этим и Платон различает в душе три части: 1) разумную 2) аффективную и 3) вожделеющую. Уже у пифагорейцев классификация душевных функций сопровождалась наивными указаниями на области их телесной локализации. Так поступает и Платон: ум он помещает в голове, аффективное начало— в груди, а начало вожделения — ниже грудобрюшной преграды, в печени. В Федре Платон, пользуясь образом мифа, уподобляет «идею» души соединенной силе, состоящей из крылатой колесницы и возничего. Возничий управляет парой коней, из коней его один прекрасен и благороден и происходит от таких же, другой противоположен этому и происходит от противоположных. Отсюда и управлять ими неизбежно тяжело и трудно.

В «Теэтете» Платон отграничил знание от чувственных впечатлений. В «Меноне» теория познания Платона делает следующий шаг. Здесь знание еще более резко, чем в «Теэтете», отграничено от чувственности, а «истинное мнение» отделено от «мнения» просто. В этом диалоге, кроме того, показано, каким образом в знании впервые происходит синтез истинного мнения с чувственностью. Происходит этот синтез посредством того, что Платон называет «связыванием» всегда текучей чувственности: «Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано». В диалоге «Пир» рассматривается вопрос о связи знания с чувственностью. «Правильное мнение» толкуется здесь как постижение, занимающее середину между знанием и чувственностью. Понятие «середины» — важное понятие философии Платона. В широком смысле платоновская «середина» — диалектическое опосредствование, категория перехода связи. В «Пире» знание и чувственность сближены, по-видимому, до полного слияния, до неразличимости. Но это их сближение представлено не столько как результат философского анализа, сколько в образах мифа. Мифологическим воплощением середины представлен демон любви и творческого порождения Эрот. Сын богатства и бедности, Пороса и Пении, Эрот соединяет, совмещает в себе качества отца и матери. Он ни бессмертен, ни смертен, ни богат, ни нищ, он стоит посередине также между мудростью и невежеством. Единство знания и чувственности в «Пире» толкуется как единство в становлении: «Бессмертное и смертное, вечное и временное, идеальное богатство я реальная скудость, знание и чувственность, красота и безобразие — объединились здесь в одну цельную жизнь, в одно совокупное порождение, в один самостоятельный результат, в одно становящееся тождество».

Сказанным анализ знания у Платона не ограничивается. В «Государстве» единство знания и чувственности, данное в «Меноне» и «Пире», Платон представляет с еще более высокой точки зрения. Это знаменитый миф о пещере. Платон приглашает нас вообразить следующую картину: люди находятся в огромной подземной пещере, которая имеет сверху выход для света. Они живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее — так, что могут видеть только то, что находится перед ними, не имея возможности поворачивать голову вокруг. До этих узников доходит свет от огня, горящего далеко вверху и позади них. Между этим огнем и узниками проходит на высоте дорога, а против дороги построена наподобие ширм стена. Мимо стены идут люди. Они несут возвышающиеся над стеной разнообразные предметы: сосуды, статуи, фигуры. Одни из путников разговаривают, другие молчат. Вся эта воображаемая картина, по Платону , — подобие нашей человеческой жизни, точнее, нашего человеческого познания. Мы — узники в пещере. Мы видим не самые вещи, а тени от вещей, падающие на стену пещеры. Мы называем только видимые нами тени, но воображаем, будто называем самые вещи. Теперь представьте себе, приглашает нас Платон, будто кто-то развязал обитателей пещеры, заставил их встать, поворачивать шею, ходить и смотреть на свет. Что бы при этом испытали освобожденные? Они испытали бы от внезапно поразившего их блеска только чувство боли и бессилия взирать на то, тени чего они видели прежде. Им казалось бы, будто тени, виденные ими тогда, более истинны, чем то, на что они пытаются взирать теперь. Вообразим далее, будто кто-то стал такого развязанного узника силой увлекать вверх по крутому всходу и не отпускал до тех пор, пока не вытащил его на солнечный свет. Насильно увлекаемый таким образом узник страдал бы, досадовал на увлекающего его ввысь, и, когда он вышел бы на свет, его ослепленные блеском глаза даже не могли бы видеть истинно суще- ствующие предметы.

В VI книге «Государства» Платон развивает понятие о видах знания. Основное деление классификации Платона — разделение знания на чувственное и интеллектуальное. Чувственное знание — низший вид, интеллектуальное— высший. Каждая из этих сфер в свою очередь делится на «мышление» и «рассудок». Под «мышлением» Платон понимает деятельность одного лишь ума, свободную от примеси чувственности, непосредственно созерцающую интеллектуальные предметы. Это та деятельность, которую Аристотель назовет впоследствии «мышлением о мышлении», а неоплатоники — вслед за Платоном — интеллектуальной интуицией («умным видением»). Второй вид интеллектуального знания—«рассудок». Под «рассудком» Платон понимает такой вид интеллектуального знания, при котором познающий также пользуется умом, но уже не ради самого ума, а для того, чтобы понимать чувственные вещи. «Рассудок» Платона уже не непосредственный, не интуитивный, а опосредствованный, «дискурсивный» вид знания. И в сфере «рассудка» познающий применяет интеллектуальные «эйдосы», но применяет их только в качестве «гипотез». Рассудок, согласно Платону, действует между сферами ума и мнения. Он ниже ума и выше ощущений. Чувственное знание Платон также делит на две области: «веру» и «подобие». Посредством «веры» мы воспринимаем вещи в качестве существующих и утверждаем их в этом качестве. «Подобие» — вид уже не восприятия, а представления вещей, или интеллектуальное действование с чувственными образами вещей. От «мышления» оно отличается тем, что здесь нет действия с чистыми «эйдосами». Но «подобие» отличается и от «веры», удостоверяющей существование. «Подобие» — мыслительное построение, основывающееся на «вере».

Разумное постижение истинно сущих родов бытия, или «идей», — совершеннейшее знание — Платон называет «диалектикой». Для Платона диалектика — это не логика только, хотя в ней есть и логический (и даже формально-логический) аспект; это не учение о познании только, хотя в ней есть и гносеологический аспект; это не учение о методе только, хотя в ней есть и аспект метода. Диалектика Платона прежде всего учение о бытии. Идеализм Платона, так же как и его теория познания и диалектика, имеет явно выраженный онтологический характер. «Идеи» Платона прежде всего истинно сущие роды бытия. В соответствии с этим «диалектика», как ее понимает Платон, это прежде всего учение об онтологических прообразах, образцах и причинах вещей чувственного мира. Поэтому «диалектика» Платона соприкасается не только с его учением о душе (психологией), учением о познании (гносеологией), учением о мышлении (логикой), учением о методе (методологией), но и со всем комплексом учений о мире (космологией), о системе небесных светил (астрономией), о числах, о душе мира и т. д.

В диалоге Софист Платон стремится доказать, что высшие роды всего сущего: бытие, движение, покой, тождество и изменение— могут мыслиться только таким образом, что каждый из них и есть и не есть, и равен и не равен самому себе, и пребывает как тождественный самому себе и переходит в «иное» по отношению к самому себе, в противоположное себе. В силу доказательств, развиваемых в «Софисте», должна быть отвергнута не только безусловная подвижность, но и безусловная неподвижность сущего. Как только сущее делается предметом истинного философского познания, обнаруживается, что познаваться оно не может ни при условии, что сущее рассматривается как движущееся, ни при условии, что оно рассматривается как неподвижное. Кто познает, тот действует; то, что познается, испытывает действие. И действие, и страдательное состояние предполагают изменение, а изменение в свою очередь предполагает движение. Движение несовместимо с покоем и покой - с движением. Но так как движение существует и покой существует, то бытие должно быть совместимо и с движением, и с покоем. Мы уже получили три высших рода: бытие, движение и покой. Каждый из этих трех родов есть одновременно и тождественный (по отношению к самому себе), и иной (по отношению ко всем остальным родам). Отсюда необходимо возникает новый вопрос: об отношении родов тождественного и иного к родам покоя и движения. Совпадают ли эти роды между собой или же тождественное и иное должны быть отличаемы от движения, покоя и бытия? Платон доказывает, что тождественное и иное должны быть отличаемы от покоя и движения. И о покое, и о движении, так же как и о всяком другом роде, необходимо приходится утверждать, что они одновременно и тождественны (по отношению к себе), и представляют иное (по отношению к другому). Но так как покой и движение — противоположности и так как все, что высказывается о противоположностях, не может быть ни каждой из этих противоположностей в отдельности, ни той и другой вместе, то покой «и движение должны отличаться от тождественного и иного.

В то время как в «Софисте» излагается «диалектика» пяти высших родов сущего, в «Пармениде» исследуется «диалектика» единого и многого. По учению, развиваемому в «Пармеииде», бытие, поскольку оно рассматривается само по себе, едино, вечно, тождественно, неизменно, неподвижно, бездейственно и не подлежит страданию. Напротив, то же самое бытие, поскольку оно рассматривается через свое иное, множественно, возникает, содержит в себе различия, изменчиво, подвижно и подлежит страданию. Поэтому, согласно полному определению своей сущности, бытие одновременно и едино и множественно, и вечно и преходяще, и неизменно и изменчиво, и покоится и не покоится, и движется и не движется, и действует и не действует, и страдает и не страдает. В каждой паре этих определений все вторые определения высказываются как определения иного. Но так как иное есть иное по отношению к бытию, или, другими словами, иное бытия, то все эти определения оказываются определениями также и самого бытия. Бытие как по самой своей природе (онтологически), так и по своему понятию (гносеологически и логически) заключает в себе противоположные опреде- ления.

Платон широко пользуется приемом, который называют дихотомией. Это такое расчленение объема понятий на две части, при котором рассматриваемый предмет может оказаться только в одной из получившихся частей объема, между которыми существует отношение противоречащей противоположности. Отбросив ту, в которой предмет не может находиться, «диалектик» делит оставшуюся половину объема вновь на две части, затем вновь исключает ту, в которой предмет не может оказаться, и т. д. Этот последовательный ход или постепенный спуск по лестнице «дихотомии» продолжается до тех пор, пока исследование не дойдет до уже неделимой части объема, в которой и должен находиться искомый предмет.


У. Гатри - История греческой философии. Том 1.

У. Гатри - История греческой философии. Том 2.


 Автор   Комментарий к данному блогу
Комментарий

Ваше имя:
Комментарий:
Оба поля являются обязательными